Возвращением в город своей юности полярный исследователь Иван Дмитриевич Папанин оказался обязанным пику внутрипартийной борьбы в Советском Союзе.
«Гвоздем» минувшей пятницы стал для Таллинна ледокол «Ермак», — писала три четверти века тому назад газета «MaaHääl».

В порт, по словам издания, спешил и стар и млад. Для одних это была встреча со старым знакомым: в царское еще время «Ермак» был фактически приписан к ревельской гавани.

Папанинцы на борту «Ермака»

Для других – возможность увидеть четверку отважных полярников, без малого триста дней дрейфовавших на льдине: их популярность равнялась для современников разве что последующей славе космонавтов.

Полный сюрприз

Визит «Ермака» в Таллинн был полной неожиданностью не только для горожан, но, похоже, и для команды исследовательского судна.

В территориальные воды возвращающийся от берегов Гренландии ледокол вошел еще во вторник: в половине десятого утра 8 марта «Ермак» приветствовал гудком маяк Ристна на острове Хийумаа.

Полным ходом судно шло по свободной ото льда Балтике в сторону Ленинграда, к полудню того же дня пройдя мимо маяка Суурупи. Ближе к вечеру его видели пограничники на острове Найссаар, после чего покинул эстонские воды.

Каково же было удивление, когда в четверг вечером московское радио сообщило о том, что «Ермак» развернулся и взял курс на столицу Эстонии! В тот же день полномочный представитель СССР К. Никитин подтвердил эту информацию управлению таллиннского порта.
«В 11.45 ночи, на рейде показались огни советского ледокола, — писали 11 марта 1938 года «Вести дня». – К этому времени в гавань прибыл полпред Никитин. Навстречу «Ермаку» вышел буксир, взявший на борт представителей полиции, таможни и полпреда».

Формальные процедуры заняли не более часа. К началу третьего ночи ледокол пришвартовался у Северного причала таллиннской гавани.

Слава человеческая

Газетные фотографы прибыл в порт еще вечером в четверг, но слабое освещение не позволило сделать качественные снимки.

Весть о прибытии в Таллинн судна с полярниками на борту разнеслось по городу подобно молнии: уже с раннего утра пятницы в порту было тесно от зевак – очередь любопытствующих змеилась по всему Северному причалу.

«Люди приходили по отдельности и группами; целыми классами, — писала «MaaHääl». – Ученицы Русской гимназии вступили в оживленную беседу с вахтенным матросом. Борт корабля высок и стоящим на низком причале гимназисткам пришлось изрядно покричать…»

Хотели поговорить с иностранным моряком и эстонцы: ученики Реальной школы. Да вот незадача: возник пресловутый «языковой барьер». «На все лады школьники комбинировали из известных слов причудливые сочетания, да все без толку», — свидетельствует издание.

Какой-то седеющий мужчина, по виду – оптант или беженец, перемахнул через ограждения и крикнул что-то вроде: «Содеянное вами там, на полюсе, прославит не только вас, но и все человечество! Храни вас Бог!»

Последняя фраза вызвала на лице вахтенного искреннее недоумение и снисходительную улыбку: к подобным пожеланиям молодой гражданин Страны Советов явно был непривычен.

Ревельские впечатления

…Силуэт поднимающихся над портовыми кранами таллиннских шпилей был привычен и знаком, по крайне мере, одному из пассажиров «Ермака»: руководителю экспедиции Ивану Дмитриевичу Папанину.

Иначе и быть не могло: ведь в городе, правда, носящем на тот момент иное название и входившем в состав иного государства, ему уже доводилось не просто бывать, но и прожить достаточный отрезок времени: более двух лет.

«Приехали в 1912 году в Севастополь вербовщики из Ревеля, с судостроительного завода акционерного общества «Беккер и К°», — писал в своих мемуарах Папанин. — Брали они не первого встречного, требовалось сначала «сдать пробу». Кажется, никогда я прежде так не старался».

Усердием молодого металлиста вербовщики остались довольны. Предложенная плата в два рубля двадцать пять копеек в день дважды превышала дневной заработок будущего полярного исследователя в родном городе. Мать благословила его на дальний путь – и парень пустился в первое в своей жизни путешествие.

«Остроконечные крыши костелов, квадратики газонов, кустарники, словно побывавшие в парикмахерской, — вспоминал позднее о ревельских впечатлениях Папанин. — Единственное, не удивляло, так это разнообразие наречий: Севастополь тоже был город многоязычный».

Кстати, «многоязычие» и «многонациональность» Ревеля таила в себе и источник для конфронтации: Папанин писал о том, как настороженно приняли его рабочие-эстонцы. Дескать, платят «понаехавшим» больше и к «нашим» девчонкам с Балтийской мануфактуры они зачастили.

Приезжего «чужака» даже вызвали на «мужскую беседу». Но конфликт удалось исчерпать: Папанин обязался взять шефство над учениками-эстонцами и увез из города, откуда его призвали в армию, самые теплые воспоминания.

Пропаганда и жизнь

С самыми теплыми чувствами приветствовали таллиннцы Папанина и его спутников и на этот раз.

Удивляться тут было нечего: Таллинн оказался первой иностранной столицей, а по сути — и первым крупным городом, который посетили возвращающиеся с полюса герои.

Несколько раз портовым служащим приходилось передавать на борт букеты цветов и пачки приветственных телеграмм. Была среди них и курьезная: «Начальнику Северного полюса мистеру Папанину».

На пресс-конференцию, организованную на борту «Ермака» прибыли журналисты не только местных, но и иностранных газет, прилетевшие из Риги самолетом. Стрекотали камеры: репортаж о папанинцах был включен в еженедельный выпуск «Эстонского кинообозрения».

В отличие от других сюжетов выпуска прошел он в «немом» формате: исключительно под музыкальное сопровождение. Уж не потому ли, что кто-то из местных журналистов возмутился попыткой гостя вести «пропаганду Коминтерна?»

«Раз моя жизнь — пропаганда за Советскую власть, я горжусь такой жизнью!» — парировал Папанин.

Официальная версия

Написанные в 1977 году мемуары полярного исследователя – источник, конечно, не полностью беспристрастный.

Насколько полиция препятствовала автору общаться «с простым таллиннским населением» — вопрос открытый. Но факт остается фактом: о ревельской странице биографии Папанина местные СМИ, действительно, не упомянули.

Сам же полярный исследователь, по понятным причинам обошел деликатным молчанием другой аспект: почему, собственно, вышедший едва ли не в зону видимости кронштадтских маяков, ледокол внезапно развернулся и пошел на запад?

Официальная версия гласила: лед в восточной части Финского залива оказался настолько крепким, что «Ермаку» потребовалось топливо. Объяснение странное: до того ледокол сокрушал арктические льды, да и угольные запасы были пополнены у берегов Норвегии…

В течении двух суток 1 200 тонн угля и 100 тонн пресной воды были погружены на борт «Ермака». Под покровом ночи ледокол покинул Таллинн. К всеобщему огорчению тех, кто явился поглазеть на корабль утром в воскресенье.

* * *

Лишь во второй половине восьмидесятых годов выяснилось: причина неожиданного таллиннского визита папанинцев крылась во…внутриполитической борьбе.

В первой декаде марта 1938 года Сталин громил «правотроцкистский блок бухаринцев-рыковцев». Процесс неожиданно затянулся дольше, чем рассчитывали организаторы. Устраивать торжества по поводу возвращения полярников раньше, чем будет вынесен последний приговор, сочли неуместным.

К вечеру 13 марта Третий московский процесс был завершен. Едва стало известно о «триумфальной победе советского правосудия», как «Ермак» спешно отчалил от Северного пирса таллиннской гавани. В Ленинград ледокол прибыл 15-го. Еще через два дня ликующая Москва встречала покорителей Северного полюса.

Знал ли о политической подоплеке «таллиннского тайм-аута» сам Папанин? Однозначно судить невозможно. Во всяком случае, нет никаких причин сомневаться: случайно подвернувшейся встречи с городом своей юности он наверняка был рад.

Как и еще одному приезду в Таллинн: он состоялся в 1940 году, когда город вновь сменил свою государственную принадлежность, став столицей ЭССР. Но следы этого визита Папанина на страницах газет, увы, не обнаружены.

Йосеф Кац
«Столица»