До просмотра, постановки Евгения Корняка «Можно, я буду Моцартом?», не читал рецензий, не слушал отзывов и даже не читал программку. Возможно, именно поэтому спектакль стал для меня откровением. С творчеством Кена Кизи, я также знаком не был, что дало прекрасную возможность осмыслить постановку самостоятельно, как говорят, «с чистого листа»».

Можно, я буду Моцартом? Наталья Дымченко

 Мой шоковый коридор.

 Сейчас, я могу только благодарить режиссёра, постановщика и весь замечательный коллектив актёров, сотворивших прекраснейший шедевр. Во время же просмотра тяжесть психических расстройств пациентов, давила грустью и хотелось немедленно уйти. В знак протеста, творимому вокруг, я то и дело поглядывал на часы, и ждал антракта, дарующего предлог уйти из театра прочь. Но антракта не последовало. Режиссёр прочно втиснул зрителя в ловушку зала, будто в палату или в шоковый коридор. На самом же деле, постановка оказалась настолько глубокой, и насыщенной, что я, как зритель, просто не был к ней готов. Перевернул отношение финальный акт. Момент явленной истины озарил, превращая для меня спектакль в настоящий и неожиданный триллер, заставил увидеть весь замысел, целиком и сразу. Раскрыть, переосмыслить и перевернуть в сознании первичное впечатление, неспешно выстраиваемое режиссурой, словно домик из кубиков. Финальная фраза Татьяны Космыниной окатила, словно ушат холодной воды, распаренное внутренним протестом тело.

 — Я стою на сцене. У меня в руках скрипка. Я начинаю играть, но скрипка не слушается меня. Скрипка издаёт совсем другие звуки.

 И в момент, в секунду, сразу и до мелких подробностей стало ясно всё. Буквально всё, что увидел за последние полтора часа. Осколочки мозаики сложились в правильном порядке, старательно склеенными пазлами. Будто кровью глаза, залило понимание, что в постановку я влюбился, как ребёнок в маму, а патриот в Родину, как девушка в первого парня, как маньяк в жертву, как вместе всё и с разу.

 Доброе утро. Что вы видели сегодня во сне?

 Честно, не помню, что снилось в ту ночь. Пробудившись, я понял, что спектакль необходимо увидеть ещё раз. Не для лучшего понимания, нет. Для переживания вновь и вновь, тех роковых моментов, что сделали меня чуточку другим, за неполные два часа в зале Русского театра.

 Второй просмотр, лишь укрепил в том, что в этой, именно в этой постановке, я теперь нуждаюсь как в глотке свежего воздуха, как в новой дозе тех наркотических переживаний, что выворачивают всего и пронзительно насквозь: в музыке, пластике, игре светом, и наконец в ярких образах создававших этот шедевр на сцене. Я ходил на спектакль три раза.   Надеюсь, из репертуара Русского театра спектакль не снимут, что даст возможность наслаждаться им вновь и вновь, вновь и вновь.

Можно, я буду Моцартом? Ксения Агаркова и Любовь Агапова

 Моментальное помутнение рассудка.

 О своём понимании замысла Евгения Корняка, я поделился с хорошим знакомым, актёром московского театра, Дмитрием Файнштейном.

 — Эк, ты глубоко копнул! Не нужно так глубоко, — предостерёг он. – Смотри проще.

 Рассказал я Дмитрию, про спектакль, именно потому что, до сих пор не даёт увиденное покоя. Прочно удерживают цепкие крючки и невидимые лески трагичной истории:

 То, что на сцене актёры играют пациентов, — самообман многих. Про тоталитаризм, заблуждение не меньшее. Перед нами, совсем не психушка. В том и есть морок постановки-триллера: душевно больной всего один. Вернее, одна. Жёсткая, подчиняющая волевому диктату всё вокруг. Воля бодрствует, но рассудок спит. Именно такая роль и досталась великолепной Татьяне Космыниной. В начале спектакля её героиня, гротескная и хрупкая, негромко поёт песню: “Iam crazy for feeling…”, (в очаровании, я запомнил лишь первую строку).

Сумасшествие, ради ощущений… Другие действующие лица, они лишь мысли и потоки подсознания, рождённые внутри спящего разума героини.

 Мисс Дымовски, мистер Кормас и другие, для неё это тени, отголоски значимых в минувшей жизни людей. Но омут подсознательных страхов, втягивает водоворотом всё новые и новые образы. Главная героиня, упорно втаскивает на жертвенный алтарь подсознания, мужа, напоследок снимая обручальное кольцо с его пальца. Престарелая, но по-прежнему любящая бабушка, (Любовь Агапова) прикованная к инвалидной коляске. Она не может сказать ни слова, но не смотря на предательство внучки, цепляется за неё, и дарит нежность из последних сил. Маятник безумия раскачивается всё сильнее. Новым напором, вгоняет на плаху маленькую и беззащитную девочку, дочь главной героини, и по-видимому, младшую сестру мисс Дымовски. Трогательная Наташа Дымченко, изо всех сил, старается помочь, уберечь девочку от опасности, наступающей неотвратимым маршем. Но удаётся лишь оттянуть неизбежное. Девочку ни за что не вырвать у механически прыгающих демонов Морфея.

Когда не осталось никого из близких, на жертвенный алтарь, прямо из одноколёсной тачки вываливают принципы и веру. Они, это последний внутренний стержень, который символизирует несчастный ангел. Павший ангел, но павший не по собственной прихоти, и выброшенный, как более ненужная, назойливая безумству вещь, как последняя апелляция, и мостик надежды к смыслу здравому. Где-то по ту сторону, не попадая в фокус экшена, двигается фигура Сознания, но так и не может до конца постановки пробиться на сцену, достучаться до разума героини. Мосты разрушены, они горят ярким пламенем неоновых ламп.

Однако, тотальная отчуждённость героини от мира забытого Вовне, по началу не мешает оставаться в ладу с собственным деструктивным безумством. Пороки и совесть пойманные в сети рабства подсознания, стремятся к хаосу, но всё ещё упорядочены внутренней этикой, они покорены и послушны героине. Это её партия, её мир, она сама себе тут Моцарт! Она выстраивает собственные правила, она вправе миловать и уничтожать. Но гармония рушиться с казнью неугодной, навязчивой и колючей мысли. Кто этот, мистер Сандей, из прошлой жизни героини, догадаться не так уж и трудно:

Первая увлечённость, а может быть, один из не многих кто чувствовал и понимал её когда-то. Тот редкий солнечный день в длинном сумраке жизненных невзгод:

 —       Столько раз меня оскорбляли, что я родился мертвым… Жизнь была тяжелой. 24 года я мертвый… Больше никаких сил…

 Непокорного мистера Сандея (Солнечный день), уже невозможно остановить, он для героини деструктивен и может взломать хрупкий каркас её внутреннего мира. Остаётся только придушить его той рукой, (а может быть иглой?), что давала некогда нежность умиротворения, что задавала правила всей игры.

Но бунт не окончен. Мысли, гадкие, противные, неблагодарные фобии и мысли, избегают хозяина. Уже нет поблизости тех, кому адресована опёка. Игрушечные солдатики и куклы забвения, стремятся двигаться собственными маршрутами и по своим правилам. У главной героини теперь нет выхода, некуда более направить ласку и внимание, как на саму себя. Она теряет контроль над собственными стихиями и низвергает «благодать» на саму себя. Рука независимо от воли, — того последнего, что оставалось у несчастной до сих пор, принимается нежить и ласкать собственную хозяйку. Подчинять правилам того, кто их придумал. Дух покоряет собственного бога-создателя!

 * * *

 Сцена. У Неё в руках скрипка. Начинает играть. Но скрипка не слушается Её. Скрипка издаёт совсем другие звуки.

Можно, Она будет Моцартом?

 Финал открыт, и зрителю, который, впрочем, и сам становиться частью созданного тут мира, даётся надежда:

 —       Нельзя!

 Пора возвращаться. Звонками десятков телефонов тут и там в кромешной тьме потухшего и безмолвного зала, уже пытается достучаться до нас Явь мира осознанного, реального. Безумие уступает разуму. Мысли-образы выдранные из зала в самом начале, обязательно заполнят места в своих брошенных одеждах. В финале все вернуться в привычные формы.

Люди со сцены, и люди из партера, уже на пути в себя.

 Сливаясь в потоках вечерних улиц, зрители и актёры разъедутся по своим домам, по собственным мирам.

 TLN

Related posts

• «Рука дружбы от Москвы к Таллинну»: первые шаги Русского театра Эстонии
• «Верная Аргения» в зале Большой гильдии
• «Эстония» в кавычках и без
• «Не ангелом хранимый, но культурой…»
• В старой таллинской башне
• «Факт огромного значения для всей нации»: зданию театра «Эстония» — ровно век!
• Самый временный театр: он был деревянный, на нашем Новом рынке
• «.. .Нельзя не залюбоваться игрой деревянных артистов»: как Гурвинек с папашей Спейблом Таллинн покоряли