Воспоминаниям о последнем годе войны и первых послевоенных годах в Таллинне делится один из столичных старожилов и «ветеран» Таллиннского гор-собрания. Маргарита Черногорова

1944 год наша семья встретила в заснеженном городке. Назывался он Вятские Поляны, имел от роду триста лет и до войны пребывал в сонной тишине на крутом берегу реки Вятки, недалеко от впадения ее в Каму.

Нарвское шоссе. Таллиннский трамвай в первые послевоенные месяцы.

Мы с мамой попали туда после трагической эвакуации из блокадного Ленинграда, когда нас привезли вместе с другими горемыками в глухую удмуртскую деревушку.

Моя тетушка Эльза, жившая в Вятских Полянах, разыскала нас и пригласила к себе. Для этого надо было спуститься по Вятке от истоков до устья. В качестве транспорта нам досталась баржа, последняя в караване, которую тащил буксир.
Тетушка Эльза попала в Вятские Поляны в лихие годы гражданской войны, когда ее супруг Карл, служивший в колчаковских войсках, проиграл ее — отрядную медсестру — в карты местному богатею, которого я узнала как доброго дядюшку Саню.

Дядя Саня не стал искушать судьбу и увез тетку той же ночью за сто верст. Проспавшийся Карл пустился в погоню и нагнал их только в Вятских Полянах. Дядя Саня политесов не знал — и встретил бывшего мужа с ружьем.

Самое главное — ревельская девчонка Эльза из Пельгулинна была счастлива со своим вятским мужиком. Они-то и пригрели нас с мамой. Потом туда же приехали мой почти умирающий отец, мамин брат и еще несколько ленинградских эстонцев.

Все полумертвые. Мамин брат умер, и мы хоронили его «по Некрасову»: «Савраска увяз в половине сугроба, две пары промерзших лаптей да угол рогожей покрытого гроба торчат из убогих дровней». Вскоре умерла и тетушка.

***

Шла война, но зимой сорок четвертого стало ясно — скоро победа, и можно будет думать о возвращении в Ленинград. Отец работал на военном заводе. Прошел слух: с предприятия никого не отпустят, реэвакуации не будет, мы теперь вятские.

И вдруг в городок приезжает представитель правительства ЭССР и предлагает моим родителям выехать в Ленинград с условием поехать работать в Эстонию. Мать с отцом втайне надеялись «зацепиться» в городе на Неве, и мы тронулись на запад.

Со стрелки Васильевского острова мы смотрели на наш дом и видели, что там жить нельзя: артиллерийский снаряд прошил наш этаж. В огромном здании на невской набережной не было людей, воды, света.

Через несколько дней родители были мобилизованы и меня отправили в детский дом. Мать с отцом уехали, а я стала ждать. И в октябре за мной пришел папа. В первом пассажирском поезде, который пришел в Эстонию, я приехала в Таллинн.

Та последняя военная осень была прекрасна: золотые каштаны удивительной красоты, огромные диловатые хризантемы и женщины в траурных вуалях и туфлях. Идти от вокзала было недалеко, и через каких-то полчаса мы были на улице Сакала.

В красивом доме не было стекол, а через два дома улица переходила в развалины. Уцелели нынешнее представительное здание на Сакала, 5 и два дома напротив. В одном позже был роддом, а сейчас он входит в комплекс банковских зданий.

На месте нынешнего скверика напротив театра «Эстония», где сейчас остановка автобусов, стоял обгоревший остов большого дома. Разрушены были и театральное здание, практически вся улица Лембиту и улица Иманта.

Перед развалинами стояла обгоревшая липа В ходе восстановительных работ ее нарочно не спилили, и она долгие годы возвышалась в конце улицы Сакала — как символ победы жизни над смертью.
Несмотря на разрушения, в городе было электричество, ходил трамвай. Вся улица Харью лежала в руинах, и несколько месяцев мы ходили по коридору, проложенному в развалинах.

В самом начале Харью уцелело кафе Фейшнера, где, как и до войны, подавали отменный кофе, собирались таллиннские старожилы. Неподалеку от Ратушной площади, в магазине Кармана, был коммерческий магазин.

Там можно было купить пирожные, французскую булку и икру. Наверное, ассортимент был шире, но мое воображение навеки покорили бочонки с черной и красной икрой, которую за хорошие деньги можно было положить на свежий хрустящий хлеб.

В начале ноября стали работать школы. Моя была на улице Лай — она была восстановлена на осколках довоенной Таллиннской русской гимназии и занимала средневековое задние, вытянутое в глубь квартала до самого переулка Лаборатоориуми.

Это была женская школа Мы, уже не совсем маленькие девочки, радовались, что за партами нет мальчишек и нас никто не обижает. Ученицы были очень разные — пережившие немецкую оккупацию, вернувшиеся из эвакуации, дети приезжих.

Иные из-за войны пропустили три, а то и четыре года. Я не помню ссор и конфликтов — видимо, все так намучались и настрадались, что сама по себе иллюзия мирной жизни сделала нас близкими людьми.

Первыми предметами, которые мы начали изучать, были ручной труд и пение. Чуть позже появились уроки русского и эстонского языков, арифметики и всё остальное.
В начале зимы на бульваре Эстония вновь начала работать Таллиннская городская библиотека. Теперь там эстонский абонемент, а тогда на первом этаже была русская детская библиотека.

Мы много и охотно читали, особенно книги неизвестной нам в довоенном Ленинграде Лидии Чарской. В то время они защищали нас от суровости мира, учили ценить добро и привязанность.

В соседней школе учились мальчики, один из которых стал затем патриархом Русской православной церкви. Нас учили потрясающие русские учителя — откровенно бедные, но с каким чувством собственного достоинства!

Тогдашняя бедность объединяла всех — наши старые платья, разбитая обувь, штопаные чулки, пальтишки, из которых мы все выросли, были приобретены в благословенное довоенное время.

Основные продукты выкупались в магазинах по карточкам по низким ценам: хлеб, жиры, мука, сахар, даже мясо. Остальное можно было приобрести только в коммерческих магазинах или на рынке.

Центральный, который называли еще Русским, рынок был в центре города, у театра «Эстония», там, еще сейчас памятник Таммсааре. Рыночный павильон, как и сам театр, был разрушен, и многие крестьяне торговали прямо с возов.

Воина закончилась через несколько дней. Я не помню особых праздников по этому поводу. Все понимали, и дети и взрослые, какой предстоит впереди труд, чтобы сделать жизнь вновь нормальной.

Учебный год продлили на месяц, программа стала очень напряженной. Осенью мы уже учились в помещении Реальной школы на бульваре Эстония. В одну смену — русские девочки, в другую — эстонские мальчики. Не помню, чтобы мы общались между собой.

Только через два года наша школа, получившая номер девятнадцать, обрела собственный дом на улице Харидузе — тот, в котором и до войны, и в наши дни вновь располагается Больничная касса.

Поблизости находился и сквер на Тынисмяги с памятником Освободителям — еще временным, поставленным военными саперами. Он не был местом, собиравшим людей, о войне старались не говорить, не вспоминать, жить прекрасным будущим.

…Синие сумерки на улицах, в которые добавлялся особый тон, серо-зеленый от сланца и торфа — ими топилось большинство таллиннских домов. Аромат утреннего кофе и булочек из кафе. Свет газовых фонарей, которые зажигал фонарщик с лестницей.

И послевоенная бедно одетая толпа, в которой смешалась русская, эстонская и еврейская речь: много евреев вернулись из эвакуации и теперь оплакивали своих родных, не успевших уехать. От них не осталось ничего — даже могил.

О том послевоенном городе мало что напоминает ныне. Ушла жизнь из Нижнего города и Вышгорода — там теперь царство туристов. Мы становимся стандартным европейским скромным городом, мы живем новой жизнью.

Казалось бы, нам пора позабыть о войне. Но почему-то 9 мая на Военном кладбище собираются огромные толпы. И память о событиях более чем семидесятилетней давности не хочет угасать.

Маргарита Черногорова

«Столица»

Related posts

• Где-то под Нарвой...
• Эстония 1944-1945 годов
• Золотой грааль Таллина
• Таллинн, сентябрь сорок четвертого: первые дни долгожданного мира
• Мост длиной в жизнь
• Дружба длиной в шесть десятилетий: кино «Сыпрус» справляет юбилей
• «Исконный враг» профессора Улуотса
• Путешествие длиной в век
• Память мартовской ночи 1944 года
• Таллин. Фотографии зданий разрушенные во времена Второй Мировой войны.