Ровно сто лет назад официальным языком делопроизводства в Таллинне впервые за многовековую историю города стал эстонский.

Давно назревшие перемены стали возможны благодаря избранию нового состава городских властей. А те, в свою очередь, — революционным процессам, охватившим всю Россию.

Языковой ранжир

«Город у нас преимущественно трехэтажный, — замечал в 1912 году фельетонист «Ревельского листка». — И вывески в нем — трехэтажные: сверху русский, под ним — немецкий и эстонский».

Язык Пушкина был к моменту публикации юмористической заметки в административном центре Эстляндской губернии официально главенствующим вот уже без малого двадцать лет.

Ведущие позиции на территории Балтийских провинций он обрел в начале девяностых годов XIX столетия, в рамках политики, которую современники называли «обрусением», позднейшие историки — русификацией.

До того языковой вопрос общегосударственную власть не волновал. Актуальнее был вопрос верности престолу монарха: пока лояльность местной остзейской элиты сомнений не вызывала, она могла пользоваться своим родным языком — немецким.

Но и он был безраздельным господином в городах Эстляндии и Лифляндии не изначально. Таковым немецкий стал лишь во второй трети XVI века, после церковной Реформации: до нее вся документация составлялась на латыни.

Языки эстонцев и латышей оставались на второстепенных позициях: правил ли окрестными землями орденский комтур, польский воевода, шведский наместник или российский губернатор — роли не играло.

На эстонском и латышском служили в церквях. Преподавали в приходских школах. Издавали духовную, а позднее — и светскую литературу. Дублировали уличные таблички и вывески.

Но допустить «язык простонародья» в органы муниципального управления казалось столичным властям делом совершенно немыслимым — пока в России не грянула революция.

Большевистское большинство

Численность избранной в августе 1917 года Ревельской городской думы была такова, что под сводами ратуши народным избранникам стало тесно. Ее заседание 24 июня, на котором было принято решение делопроизводства на эстонский язык, состоялось в зале нынешней Реальной школы на бульваре Эстония.

«Старой городской думе жить осталось считанные дни, — писала в конце июля 1917 года газета «Ревельское слово». — Какова будет новая — станет известно в ближайшее время». Ответ на этот вопрос был получен 6 августа: по результатам первого в истории Таллинна всеобщего, прямого и тайного голосования стали наиболее радикальные революционеры — большевики.

Набрав более тридцати процентов голосов, они стали самой многочисленной фракцией ревельского самоуправления. И постарались незамедлительно закрепить успех на выборах беспроигрышным политическим ходом.

Еще в марте Временное правительство приняло решение присоединить к Эстляндской губернии северные населенные эстонцами уезды губернии Лифляндской — и не чинить препятствий созданию в составе России Эстонской автономии.

Языком официального делопроизводства в ней, однако, как и в царские времена, оставался исключительно русский. И сколько ни обращался в столицу с официальными запросами губернский комиссар Яан Поска, дело с мертвой точки не сдвигалось.

Доказать, что изменить окостенелый бюрократический порядок хотя бы на территории того самоуправления, в котором они получили властное большинство, по плечу именно им, было для лидеров местной ячейки РСДРП делом принципа.

Потому первым пунктом повестки дня заседания обновленного состава Ревельской городской думы 24 августа 1917 года стал именно «языковой вопрос». Точнее — его разрешение, незамедлительное и скорое.

Возражение по существу

Прежде всего исполняющий обязанности городского головы Гавриил Белягин привел вновь избранных гласных к присяге, после чего сообщил — повестка дня дополнена новым пунктом — о языке делопроизводства.

Предлагая перейти к его рассмотрению, он предложил гласному Адо Бирку еще раз зачитать циркуляр губернского комиссара Поска относительно порядка использования в официальных учреждениях тех или иных языков.

Выбор Белягина едва ли был случайным: Бирк, один из ведущих фигур русско-эстонского избирательного блока царских еще времен, пользовался заслуженным уважением у депутатов как одной, так и другой национальности.

Именно ему, опытному политику, было поручено дело рутинное, но необходимое: фактически огласить официальную позицию центральных, общероссийских, властей относительно местного, на первый взгляд — сугубо внутригородского вопроса.

Загвоздка заключалась в том, что сформулировать ее в Петрограде не удосужились: с одной стороны, правительство позволяло автономной Эстляндии пользоваться национальным языком, с другой — подчеркивало главенство государственного.

Вынужденный лавировать меж двух огней губернский комиссар Поска был вынужден отметить в своем циркуляре: «Русский язык является общегосударственным, обязательным в армии, на флоте, а также во всех учреждениях».

Оглашенный текст циркуляра озадачил значительную часть думцев. Выходило, что, поднимая вопрос о смене языка делопроизводства, они идут против воли нового, революционного, дарующего автономию правительства?

Кто-то из присутствовавших выкрикнул, что циркуляры, подписанные тем самым Поска, который, будучи городским головой, чуть было не переименовал город в 1914 году в Колывань, вообще не имеют юридической силы.

Участники словесной дуэли переходили с русского на эстонский и наоборот. Ведущий заседание Белягин был вынужден призвать к соблюдению порядка. И предложил тем, кто хочет возразить по существу, высказываться в предусмотренной на то очередности.

Вещь недопустимая

Получив голос, один из лидеров большевистской фракции Яан Анвельт, предложил: пусть образцом для подражания станет для городской думы земской совет соседней Финляндии.

Каждый желающий в нем может выступать на том языке, который ему ближе, повторять выступления на двух языках необходимости нет, протокол же пусть ведется и на русском, и на эстонском.

Большевик Вальдемар Вёэльман, добавил, что особо важные речи можно было переводить с эстонского на русский, но исключительно в том случае, если того потребуют не менее двадцати пяти гласных.

«Я признаю, что эстонский является родным языком для трех четвертей гласных, — заметил меньшевик Калман Клячко. — Равно признаю и его предпочтение иным. Однако порядка тридцати человек из нас языка этого не понимают вовсе…»

«Нас, большевиков, то и дело обвиняют в подрыве государственного
строя, — темпераментно ответил ему член РСДРП(б) Николай Яансон. — Однако в нынешнем сумбуре именно мы пытаемся принять хоть какие-то конструктивные шаги!

План у нас выработан давно. И если Клячко намекает, что не сможет понимать большую часть прений, пусть перед каждым русским в каждой фракции посадят по одному эстонцу, который будет переводить ему весь ход дискуссии.

Бедняге Белягину пришлось вновь прерывать заседание и напоминать: сколь благими целями не руководствовались бы представители различных партий, переход на личности — вещь недопустимая…

Не место спорить

Замять разгорающуюся перепалку попробовал социал-демократ Михкель Мартна: он напомнил, что планы относительно решения языкового вопроса имеются далеко не только у большевиков.

«Временное правительство не готово предоставить местным самоуправлениям свободы даже в выборе языка! — сокрушался он. — Но со склоками мы далеко не уйдем. А дело требует немедленного решения».

Эсер, гласный Юмарик, подчеркнул, что в решительный момент не стоит время тратить на межпартийную борьбу. «В вопросе перевода делопроизводства на эстонский мы солидарны с большевиками», — заверил он.

Даже Константин Пятс, к большевикам симпатий не питавший, на этот раз решил не вступать с ними в конфронтацию: он лишь добавил, что дискутировать стоит о порядке перевода выступлений на русский, если такая заявка поступит.

Национальное чувство при голосовании явно превосходило классовое.

«Не место спорить о деталях, — поторопил коллег-депутатов Вёэльман. — Главным языком делопроизводства должен оставаться эстонский. Предлагаю закончить с прениями и перейти к голосованию…»

Председательствующий Белягин еще раз предупредил присутствующих: то, что сейчас происходит, может быть трактовано как двойное нарушение закона — и прежнего, и ныне действующего.

Его аргументы не нашли отклика. После краткой словесной дуэли, участники которой то и дело переходили с эстонского языка на русский и наоборот, вопрос был поставлен на голосование.

* * * *

Результат его был обескураживающим: 24 августа ,1917 года язык коренного населения Эстонии впервые получил в будущей столице независимой Эстонии главенствующее положение.

Дата эта не отмечена в календаре знаменательных дат ЭР — ни по старому стилю, ни по новому. Что несколько странно — ведь на пути превращение Ревеля в Таллинн она — важная веха.

Йосеф Кац
«Столица»

Related posts

• Обретенная история таллиннского «Арсенала»: архив предприятия станет основой выставки
• «Русская демократия на эстонской земле»: как министр Керенский в Ревель приезжал
• Юнион Джек и Андреевский стяг над Балтикой: забытая страница таллинской истории
• «Сведения о выступлении большевиков оказались вовсе не преувеличенными...»
• Далекий отблеск Моонзунда…
• По улицам русского Таллинна
• «С радостным сердцем, с горящим чувством, с чистою душою»: апрельский Первомай в революционном Ревеле столетней давности.
• Керенский в Ревеле: Малоизвестная страница истории...
• Монумент на Новом рынке в Таллине

Постоянный адрес статьи: http://tallinn.cold-time.com/?p=6808