Грань между Средними веками и Новым временем во многом условная – однако не будет ошибкой считать, что Таллинн по-настоящему переступил ее именно в XVIII столетии.

Начинался он вполне по-средневековому: с непродолжительной по времени, хотя и достаточно мучительной осады и эпидемии чумы – по счастью, последней в истории города.

Нынешний детский сад «Лотте» в Кадриорге – помещения ситцевой мануфактуры Х. Фрезе.

И хотя «заповедником Средневековья» и по своему облику, и по административному устройству Ревель в глазах современников оставался еще долго, поворот к Новому времени был необратим.

Дело даже не в смене государственной принадлежности – в ходе Северной войны город вошел в состав Российской империи, правители которой в XVIII столетии, за редким исключением, делали ставку на модернизацию.

За два-три поколения сменялась сама культурная и общественная парадигма: весь Европейский континент, вплоть до самых дальних его северных окраин, вступал в эпоху, которая получит в историографии название века Просвещения.

Да будет свет
Термин «просвещение» по отношению к эпохе принято использовать в переносном смысле, подразумевая прежде всего свет научного знания, рассеивающий былые заблуждения и предрассудки.

Однако не лишним было бы вспомнить и то, что говорить о свете вполне уместно и в прямом, физическом значении: именно в XVIII веке он начал все активнее рассеивать ночную мглу на улицах европейских городов.

Ревель вошел в их клуб со второй попытки: затея осветить перекрестки главных улиц впервые родилась еще при шведах, была положена под сукно и реализована в два приема: в 1787 году – в Верхнем городе, в Нижнем – годом позже.

Жест этот, положа руку на сердце, был все же скорее символическим: ну сколько, в самом деле, могли подарить запоздалому прохожему вожделенного света опущенные в конопляное масло фитили подвешенных над улицами на канатах девяти десятка ламп?!

Насколько безопаснее стало передвигаться внутри городских стен в темное время суток – сказать довольно затруднительно: во всяком случае, даже самим фонарщикам, помимо профессионального инструмента, полагались трещотка, палка и шпага.

Пускай, как писали впоследствии мемуаристы, первые ревельские фонари горели не сильно ярче «южных насекомых-светляков», пытаясь даже не победить окружающую темноту, а хотя бы только «превратить ее в поэтические сумерки».

Сама идея обзавестись уличным освещением – и, конечно же, ее реализация на том скромном уровне, который был доступен тогдашним технологическим возможностям – означала начало значительных перемен в сознании.

Впервые в своей истории горожане предприняли первую попытку если не разрушить полностью, то скорректировать модель поведения – строгое подчинение жизни природным ритмам.

Появление уличного освещения наглядно демонстрировало: необходимости укладываться спать с заходом солнца, а, как следствие, и вставать с первыми лучами солнца подходит конец.

Вечер – время между завершением непосредственной трудовой активности и отходом к ночному покою – можно было отныне провести не только дома, у горящего очага, но и в обществе.

Рождение досуга
По натуре своей средневековый горожанин был в известном смысле «коллективистом» и вряд ли мог представить себя вне рамок какой-либо корпорации – религиозной или профессиональной.

Реформация покончила в городах Северной Европы с былым существованием церковных братств. Гильдейская и цеховая система еще держалась, но и ее эпоха приближалась к завершению.

Объединение не ради спасения души или обсуждения тех или иных рабочих вопросов, а ради того, что вернее всего было бы назвать живым человеческим общением, – одна из примет наступления Нового времени.

И масонские ложи – чтобы ни говорили об этом общественном явлении позднейшие адепты теорий мирового заговора – были едва ли не первыми подобными объединениями, созданными образованной публикой.

«Мистические» ритуалы посвящения, причудливая атрибутика и напускная таинственность были, по сути, декорациями, за которыми велись разговоры отнюдь не о захвате власти над миром, а об «усовершенствовании» общества.

Первой из масонских лож Ревеля стало «Братство Исиды», основанное в 1773 году. За ним вскоре последовали еще три подобных объединения с не менее колоритными названиями: «Братская любовь», «Три боевых молота», «Надежда невинности».

Собственного помещения для проведения собраний у местных «вольных каменщиков» не имелось: одна из лож встречалась, например, на чердаке ратушной аптеки, владелец которой, разумеется, тоже причислял себя к одному из масонских братств.

Впрочем, местом светского общения для изысканной публики – разумеется, без напускной масонской «секретности» – могло стать и кафе, открывшееся напротив церкви Нигулисте на первом этаже гостиницы Stadt Hamburg в 1774 году.

Справедливости ради стоит заметить, что в хронологическом плане оно было вторым: первый в городе «кофейный дом» уроженец Сарагосы Альфонсо Телладо Карваллидо открыл еще при шведах, в 1702 году – тоже в XVIII веке, получается.

В кафе можно было не только отведать заморского напитка, но и почитать газету: начавшая выходить еще в шведские времена, она, после вызванной Северной войной разрухи, вновь вернулась к горожанам в 1772 году.

Шестнадцать лет спустя она опубликовала на своих страницах рекламное объявление: в зале Канутской гильдии состоится постановка пьесы «Ненависть к людям и раскаяние», созданной Августом фон Коцебу.

Автор и постановщик жил в Ревеле. Любительская труппа была набрана из местных жителей. Театр, прежде бывший уделом странствующих комедиантов, пустил в городе первые корни.

Промышленное превращение
Обсуждать вопросы мироздания и его улучшения в масонских ложах, обсуждать новости за чашкой кофе и рукоплескать театральным постановкам могло позволить себе, конечно, меньшинство.

Большая часть городского населения Ревеля XVIII столетия на избыток свободного времени, годящийся для светского времяпрепровождения, пожаловаться не могла: она была занята добычей хлеба насущного.

С переходом города под скипетр российских монархов в этой области наметились существенные перемены: гавань, прежде преимущественно торговая, стала базой военно-морского флота, форпостом Санкт-Петербурга.

Порох надлежало держать сухим, а фрегаты и линейные корабли – в постоянной боевой готовности: как минимум, ремонтировать. Осуществление ремонтных работ было поручено адмиралтейству, основанному петровским указом в 1714 году.

В масштабах города, едва оправившегося от войны и чумы, это было невиданное доселе по численности персонала предприятие: в адмиралтейских мастерских трудились две с половиной сотни человек – фактически каждый десятый горожанин.

Тут снова необходимо оговориться: первые мануфактуры, использующие наемный труд, стали возникать в Таллинне в предшествующем, XVII веке. Другой вопрос – насколько крупными они были и сколь значимую роль играли в экономике города.

Не будет ошибкой отметить: предприятия шведского времени специализировались лишь на выпуске предметов ограниченного потребления – таких, например, как бумага или шелк. Трудились на них немногие мастера, знающие секреты производства.

На ситцевую мануфактуру, основанную в 1794 году ревельским купцом Христианом Фрезе у подножья холма Ласнамяги на территории нынешнего Кадриорга, брали всех желающих – было бы желание выполнять монотонную тяжелую работу.

Таких уже через четыре года насчитывалось сто пятьдесят человек – совсем немало, если принимать в расчет то, что свободного рынка труда на территории Эстляндской губернии и в ее административном рынке еще толком и не было.

Дела у Фрезе шли хорошо: за первые пять лет своего существования его мануфактура произвела без малого сто пятьдесят тысяч погонных метров хлопчатобумажной ткани и принесла хозяину доход в сто пятьдесят тысяч рублей.

К сожалению, изменения в общероссийском законодательстве, постановившие, что продукцию мануфактур можно экспортировать исключительно через порты Петербурга и Риги, сделало производство нерентабельным.

Немногим лучше сложилась судьба и красильной мануфактуры, основанной в 1799 году в предместье Кассисаба жителем Верхнего города Карлом Метцке – работало на ней четыре с половиной десятка человек.

Как бы то ни было, начало было положено: из ремесленного «города мастеров» Ревель стремительно начал превращаться в современный промышленный центр, притягивая к себе сельский пролетариат.

Процесс этот завершится уже в следующем столетии, когда силуэт исторической части города, сложившийся окончательно тоже в XVIII веке, дополнят дымящие заводские и фабричные трубы.

Йосеф Кац
«Столица»