Метка: Старый город

«…Года господня 1433-го, месяца мая 11-го дня, совершенно выгорел весь город Ревель вместе с собором и всеми церквами и монастырями и со всеми органами и колоколами, от коего пожара загорались также все сады и сараи вне города и сгорали со множеством народа».

В строчках хрониста Бальтазара Руссова нет преувеличения: среди таллиннских катаклизмов и катастроф пожар 1433 года занимает «почетное» место». Не даром отголосок огненной стихии отразился даже на страницах Псковской летописи. И потому несколько странно, что отцы города решили всерьез обеспокоиться пожарной охраной лишь спустя…122 года.

Буква устава

Упрекать членов средневекового Ревельского магистрата в беспечности нет, пожалуй, особых оснований. «Брандорнунг» – «Пожарный устав» 1555 года наверняка является не первым подобным документом в таллиннской истории, но всего лишь старейшим из сохранившихся до нас. Другие погибли – не исключено, что и в огне пожаров.

Борьба с огнем была прописана в «Пожарном уставе» вполне на уровне других городов средневековой Европы. Дозорному на башне ратуши надлежало бить в колокол, чуть завидев поднимающийся не из трубы дым. В гильдиях и домах горожан надлежало иметь багры и кожаные ведра. Церковным сторожам предписывалось иметь под рукой бочонок простокваши: неведомо почему считалось, что «небесный огонь» – возгорание, вызванное молнией – обычной, «земной» водой не потушить.

Профессиональных пожарных средневековая Ливония не знала: борьба с огнем была обязанностью всех горожан без исключения. И – без национальных различий: «Пожарный устав», принятый в Тарту в 1635 году, прямо указывал, что брандмейстер должен незамедлительно сзывать «всех городских носильщиков, силачей и не-немцев», и незамедлительно мчаться на пожар. В Таллинне, по всей вероятности, дело обстояло точно так же.

Ливонские пожарные

Имя первого таллиннского брандмейстера история не сохранила. И потому ничто не мешает считать таковым Иво Шенкенберга – коварного антагониста главного героя в фильме «Последняя реликвия» и предводителя отряда харьюмааских крестьян в годы Ливонской войны в реальной жизни. Ведь именно его команде, по свидетельству все той же Хроники Руссова, ревельский магистрат поручил в 1577 году защиту города от пожаров.

«Было им поручено и день и ночь усердно стоять на часах; и когда кто либо принесет военному начальнику города огненное ядро, то всякий раз будет получать 3 марки, т. е. четверть талера, – пишет хронист – если же они заметят огненное ядро упавшим на дом бюргера, где нет стражи на чердаке, то немедленно должны войти в дом, затушить ядро или же выбросить его на улицу через люк. За то бюргер, у которого не было стражи, должен был во всякое время немедленно выдать им полталера. Тогда молодцы очень …

Память о таллиннском предпринимателе, меценате, общественном деятеле Иване Егорове хранит дом в самом сердце Старого города.

«Именные», точнее «фамильные» дома — привилегия Тоомпеа: даже далекий от краеведческих штудий горожанин знает, что Дом Стенбока расположен на Вышгороде. Подобной известно­стью дом Егорова среди современных таллиннцев не пользуется. Хотя расположен он в не менее эффектном месте, чем обрыв тоомпеаского холма: прямо напротив ратуши.

Из крестьян

Биография Ивана Егоровича Егорова читается как учебник по становлению российской буржуазии рубежа XIX-ХХ столетий. Сын безземельного крестьянина деревни Мошково Великолуцкого уезда Псковской губернии, вынужденный с тринадцати лет уйти со старшим братом на заработки в соседнюю Лифляндию, он смог сделать головокружительную карьеру. Начав мелочным торговцем вразнос, прослужив три года «мальчиком», а затем и приказчиком в одном из тартуских магазинов, он в 1902 году перебрался в Таллинн, став купцом второй гильдии.

К 1908 году Егоров уже числился владельцем собственного торгового дома, снабжавшего горожан продукцией не только ткацких мануфактур Нарвы, но и столичных портных. Через девять лет его капитал насчитывал миллион сто тысяч золотых рублей, размещенных в Ревельском отделении государственного банка. «В октябре 1917 года госбанк был эвакуирован в Екатеринбург, — вспоминал впоследствии Егоров. — Несмотря на мои неоднократные запросы, вернуть свои сбережения мне так и не удалось».

Егоровская площадь

Сложно сказать, какие средства хранились на других счетах Егорова, но в конце того же 1917 года он приступает к реализации давней мечты: строительству собственного доходного дома с торговыми помещениями. И не где-нибудь, а в самом сердце города — на Ратушной площади. Ограниченный улицами Кинга и Мюнди земельный участок на северной стороне Ратушной площади с незапамятных времен был застроен плотно, но «мелкотравчато». Здесь, в тесноте, да не в обиде, разместились средневековое жилище магистратских служащих, домовладение городского врача и совсем уж крошечный дом компании городских музыкантов. Владельцем всего этого хозяйства, наполовину скрытого двухэтажным зданием городских весов (важни), числился на конец 1917 года барон Ризенкампф.

Иван Егоров приобрел у него недвижимость в январе 1918 года. Причем довольно дешево: за 185 тысяч стремительно обесценивающихся рублей. Покидавший окраину охваченной революцией России потомок дворянского рода не стал торговаться. Стоило отшуметь войнам и революциям, как новый хозяин взялся за дело: в 1921 году он заказал проект будущего домовладения. Задача перед архитектором Артуром Перна стояла не простая: вписать современный доходный дом с торговыми помещениями на первом этаже в ансамбль исторического сердца города. Не будет преувеличением сказать, что справиться ему удалось если не «на отлично», то уж точно — «на очень хорошо».

Хотя «патриотически настроенная» пресса двадцатых годов и заявляла, …