«Сундук», «тюрьма» и «клуб самоубийц» в Таллине

Собственным парламентским зданием народные избранники Эстонии обзавелись среди стран Балтийского региона первыми.

Литовским парламентариям, например, до 1936 года приходилось ютиться в бывшем гимназическом здании, а их латвийские коллеги и по сей день заседают в здании, выстроенном для дворянского собрания Лифляндской губернии.

Рийгикогу распахнул свои двери 12 сентября 1922 года: неоднозначная, мягко говоря, оценка работы архитекторов прозвучала едва ли не в тот же самый день. Не только от профессиональных критиков – но даже из уст парламентского спикера.

Театральный пролог

Колыбель эстонской государственности – в царстве Меркурия, парламентаризма же – на подмостках храма муз.

Идея провозгласить создание независимой Эстонской республики во время представления в театре «Эстонии» была в феврале 1918 года отклонена в пользу соседнего здания Госбанка.

Театральным – точнее концертным – залом решили воспользоваться пятнадцать месяцев спустя: первое заседание первого парламента ЭР – Учредительного собрания – открылось в стенах нынешней Национальной оперы.

Союз политиков и актеров оказался недолгим: уже летом 1919 года депутаты, как называли его в тогдашней прессе «предпарламента» перебрались на Тоомпеа – в бывший губернаторский дворец.

Именно там, была одобрена первая Конституция новорожденного государства и ратифицирован мирный договор с РСФСР, принят закон о земельной реформе и ликвидации дворянского землевладения.

Решение о строительстве нового, специально предназначенного для парламентских заседаний здания, было тоже принято там – в Белом зале дворца Тоомпеа.

За окнами зала

Архитектор Иоганн Шульц, в последней четверти XVIII столетия проектировавший парадный зал губернаторской резиденции и представить себе не мог, что в его стенах будут шуметь не балы, а народные избранники.

С самого начала ста двадцати депутатам Учредительного собрания в Белом зале было тесновато. И темновато: освещался он, по старинке, свечами и «новомодным» лет за шестьдесят до того газовыми рожками. Условия для работы канцеляристов были и того хуже.

Взгляды «предпарламентариев» все чаще устремлялись в сторону окон – тех, что выходили на западную сторону – во двор замка Тоомпеа. Туда, где чернели стены сгоревшей в революционные дни 1917 года губернской тюрьмы – некогда конвентского дома рыцарей Ливонского ордена.

Необходимость их ликвидации была очевидна. Как была очевидна и желательность строительства просторного зала для парламентских заседаний в непосредственной близости от служебных помещений, накрепко «прописавшихся» в губернаторском дворце.

Строительные работы были начаты в самом начале 1921 года. Заняли они менее двух лет и обошлись в в 90 000 фунтов стерлингов, то есть в 135 000 000 эстонских марок.

Два уточнения

Председатель Рийгикогу Йоханн Кукк, открывавший 12 сентября 1922 года церемонию освящения только что выстроенного парламентского здания, говорил с вдохновением и пафосом.

«В то самое время, когда пушки гремели на границах у Нарвы и Выру, и конца борьбе было не видать, Учредительное собрание, решило начать строительство нынешнего здания, – напоминал он. – Не было ни времени, ни возможности долго выбирать место, равно как и проводить конкурсы и тешить себя глобальными планами».

Оратор ошибался дважды. Во-первых – в дате: решение о сносе бывшего тюремного корпуса и начале нового строительства на его месте зала было принято уже в мирное время – в декабре 1920 года. Во-вторых – в том, что касается масштабности замыслов: старейший проект здания Государственного собрания несет на себе их явную печать.

Что и неудивительно: выполнил его, вероятно, уроженец Санкт-Петербурга, бежавший в Эстонию от революционных передряг. На это явно указывают как плохо читаемая, но различимая подпись автора проекта – «А.Н.Рамарьев», так и архитектурный стиль, который предлагал он для будущего здания Рийгикогу: модерн с явными перепевами барокко.

Единственное достоинство

Среди известных архитекторов дореволюционной столицы России Рамарьев не фигурирует. Неизвестна эта фамилия и в местном архитектурном ландшафте.

Зато известно другое: к «барочному модерну» тяготел один из виртуозов архитектурного академизма, перебравшийся из Петрограда в Ревель не позднее конца 1919 года Александр Владовский.

Его участие в конкурсе проектов здания Государственного собрания под псевдонимом – не более чем предположение. Но резко негативная оценка окончательного варианта, созданного архитекторами Эугеном Хаберманном и Хербертом Йохансоном, прозвучавшая со стороны Владовского, служит тому косвенным подтверждением.

«Взгляните на главный фасад здания нашего парламента, — призывал он со страниц «Последних известий», — Сравните его с сундуком, изготовленным в Москве в XVII столетии, и скажите откровенно: приличествуют ли государственному учреждению, такому, как Riigi kogu, находиться в коробке, которую выстроили ему наши зодчие?»

Мэтру академической архитектуры претило буквально все: и стремление эстонских архитекторов возвести здание «все в том же футуристическом духе», и их попытки «совместив старину с новизной», создать принципиально новый архитектурный стиль: по мнению Владовского это было невозможно в принципе!

Называя дом Государственного собрания «снаружи тюрьмой, а внутри – клубом самоубийц», автор критической заметки радовался, похоже, только одному: месту расположения здания. «Большое счастье для Вышгорода и для Ревеля в целом, что здание это ниоткуда не видно», — резюмировал Владовский.

Все необходимое

С резко негативной оценкой Владовского – возможно, правда, не озвучивая ее столь радикально – были согласны не только журналисты тогдашних эстонских газет, но, похоже, и сами парламентарии.

В частности, даже председатель Рийгикогу Кукк признавал в своей речи: с одной стороны над архитекторами довлело недофинансирование, с другой – стремление «вписать» парламентское здание в тесное пространство замкового двора и увязать его с исторической застройкой.

«Как и насколько им удалось справиться с этим заданием – решение об этом каждый принимает на основе собственного вкуса и эстетических чувств, — отмечал парламентский спикер. – Но ясно, что это строение останется наиболее монументальным символом начального периода эстонской государственности».

«Рийгикогу создал себе дом на исторической могиле Калева, стеснительно скрывая свое архитектурное лицо за стенами дворца, — продолжал он. – Но при этом, благодаря просторным залам и кулуарам, здание предоставляет замечательные условия для парламентской работы».

Примечательно, что сам он, похоже, отнюдь не исключал, что нынешнее решение – временное, продиктованное крайней необходимостью. «Когда-нибудь, в более спокойные времена можно будет приступить к сооружению постоянного здания на более выдающемся месте», — открытым текстом обещал Кукк.

Запоздалая справедливость 

«У нашего молодого государства нет внешнего великолепия, – писал в сентябре 1922 года таллиннский корреспондент газеты Postimees. – Но те, кто приезжают сюда, признают: редкостно для Европы государство, где так хороша и дешева жизнь.

И наше здание Рийгикогу, которое вынуждено считаться со средневековыми стенами, не демонстрирует внешнюю красоту. Но, вступая в зал Заседаний, будешь удивлен: в нем нечто непохожее ни на что, своеобразное, невиданное и неизведанное прежде».

За минувшие девяносто лет общественных зданий в Таллинне было выстроено немало. Немало было возведено по свету и парламентских зданий. Но Рийгикогу считается среди них уникальным: как по своему техническому решению, так и дизайну интерьеров.

Искусствоведы давным-давно подыскали названия для архитектурного стиля, в котором творили Хаберманн с Йохансоном: экспрессионизм с элементами традиционализма. Давнишние обидные прозвища известны разве что краеведам.

Девяносто лет для архитектурного памятника – не возраст. Для смены вкусов и эстетических оценок же – срок более, чем достаточный.

В наши дни Рийгикогу чаще журят за работу депутатов, чем архитекторов. И это, пожалуй, справедливее.