«Здравствуйте уважаемая «Столица»! Получил огромное удовольст­вие, прочитав номер вашей газеты за 27 февраля! Особенно порадовала статья «Вернуть себе Таллинн», где вы написали главное и важное. Именно «возвращением» Таллинна (какое интересное и правильное слово! ) занимаюсь я много лет, пытаясь притянуть его, будто заплутавший в волнах памяти хрупкий игрушечный кораблик из детства. Статья ваша помогла кое-что понять и поставить на свои места, осмыслить и дополнить в чем-то картину собственного понимания и отношения к тому, что делаю, чем живу и дышу.
Прилагаю свой рассказ, что написан еще в 1998 году, это воспоминания историй собственных переживаний детства, прошедшего в Таллинне, где, как известно, помогали во всем родные стены и… крыши.
Желаю удачи — и вам, и вашему проекту!
Андрей Лагута».

Вот такое мы получили письмо. А к письму, как и обещал его автор, прилагался рассказ. Замечательный рассказ о мальчишках из Каламая, которые лазают по крышам и смотрят оттуда на город, крыши которого уходят прямо в море. Но «Столица», к сожалению, всего лишь газета, и опубликовать рассказ целиком мы не можем. Предлагаем вашему вниманию несколько… даже не отрывков — штрихов. Штрихов к портрету нашего общего города.
… Ты с Барсуком сидишь в магазине филателии, что приткнулся в углу дома на Ратушной площади. Стулья с матерчатой обшивкой насквозь промокли от грязной одежды, но вас это нисколько не смущает. Тихо посмеиваясь, вы разглядываете марки с изображением обнаженных женщин. Да, обнаженных женщин увидеть действительно очень нелегко, даже невозможно почти. Кто-то из знакомых рассказывал вам, что подсматривал с дерева в бинокль, как в бане моются женщины, но такая баня с деревом находилась аж в самой Нарве и поэтому добраться до нее нам самостоятельно невозможно. Просить родителей ехать в такую даль никто из нас не решился, да и предлог для поездки не порадовал бы их.
Марок с голыми женщинами здесь немного и вам при виде недозволенного очень смешно. Хотя смеяться нельзя. Рассматривая эти марки по нескольку раз, перелистывая прямые картонные листы и возвращаясь к нужным маркам, как бы не нарочно, вы почти забываете, что у вас грязная, промокшая одежда, и что тенниски, которые Барсук цеплял крюком с края крыши, теперь стали его самой нелюбимой обувью.
— Держись, пожалуйста, держись, — умоляет тебя Медовкин, карабкающийся вслед за тобой по отвесной стене. — Только, пожалуйста, не упади. Когда мы поднимемся, ты будешь моим самым лучшим другом!
Держаться за выступы средневековой вышгородской стены и впрямь нелегко. Назад спуститься невозможно уже, да и пожарным тут не подъехать. Ты ведь и сам сейчас не представляешь, как вы взяли тогда эту высотень. А потом сидели на маленьком уступе и смотрели на багровый закат, на солнце, спускающееся прямо в море, на корабли и на крыши домов своего района. Тогда вам казалось, что крыши эти так и уходят в море… Мы были счастливы. Где ты сейчас, Медович?»
(Из рассказа «Прыжки»)

«Столица»